|
|
 |
Воспоминания инженер-полковника Бульмеринга
"Сборник рукописей о севостопольской обороне... - Т. 3. - С.46-52
В чине полевого инженер-подпоручика в 1855 г. на долю мою выпала честь быть назначенным из старшего офицерского класса Главного инженерного училища в осажденный в то время Севастополь. По прибытии туда я в тот же день полковником флигель-адъютантом (ныне генерал-адъютантом) Э.И.Тотлебеном назначен был на 4-й бастион. Это было в первых числах апреля, во время второго усиленного бомбардирования. Значительная доля этого погрома выпала на 4-й бастион. Поэтому первый почин моей действительной службы был истинно боевой и кровавый.
Скоро я свыкся с грозною, чуждою мне обстановкой. Старые защитники 4-го бастиона - энергичный и боевой штабс-капитан (ныне полковник) Дельсаль, командиры батарей, офицеры Черноморского флота , каковы Реймерс, Костомаров и многие другие - невольно восторгали меня пренебрежением к опасности жизни, распорядительностью и хладнокровием. Постоянно же поощряем я был нашим инженером-руководителем, историческим Тотлебеном.
Заведуя с первой же ночи работами по левому флангу бастиона (на Грибке), затем по самому 4-му бастиону, я, по приказанию полковника Тотлебена, построил в половине мая между правым флангом бастиона и Язоновским редутом 4-х орудийную углубленную батарею для действия по французским подступам, быстро тогда подвигавшимся противу редута Шварца. Батарея эта с платформами, пороховым погребом и блиндажом для прислуги окончена была мною в три ночи, и в третью же ночь поставлены орудия, а к рассвету была батарея демаскирована и открыла огонь. Скорость постройки доставила мне великую честь, ибо батарея названа батареею Бульмеринга.
26-го мая был штурм на редуты Камчатский, Селенгинский и Волынский, которые остались тогда за неприятелем. Не могу не упомянуть, что смелое заложение и возведение этих передовых укреплений во время осады составляют одну из бессмертных заслуг генерала Тотлебена, - ибо тем самым он удержал неприятеля на значительном отдалении от левого фланга нашей оборонительной линии и продлил время обороны. Русское военное сословие с гордостью может указать на эту самостоятельность севастопольского гарнизона. Ничего похожего даже не было сделано ни одним из гарнизонов французских осажденных крепостей в франко-прусской недавней войне! Поразительно, что только в конце мая 1855 г., т.е. на девятом месяце осады Севастополя, тройственный против России союз понял, что ключ позиции не Южная сторона, а Малахов курган на Корабельной. До того же времени усилия неприятелей обнаруживались против правого фланга оборонительной линии и ближе всего подступы подведены были к 4-му бастиону, - минная же система, направленная на этот бастион, явно указывала на идею завладения 4-м бастионом.
К вечеру 26-го мая неприятель по всей линии поднял учащенный огонь, продолжавшийся всю ночь и до утра. Эту ночь я находился на передовой линии 4-го бастиона. Исправление разрушенных мерлонов и заваленных амбразур затруднялось действием неприятельских разрывных снарядов, систематически разрушавших только что выполненные и без того нелегкие работы. Крайними усилиями и многочисленными жертвами однако удалось восстановить главный вал 4-го бастиона. В эту ночь я сильно утомился. По спуске рабочих войск перед рассветом, осматривая еще раз все сделанное за ночь, я был сильно контужен осколком бомбы в грудь и при этом ударе сброшен без чувств с траверза вниз. Я очнулся лишь в 5-м часу вечера, упавши с носилок в то самое время, когда один из четырех несших меня матросов, смертельно раненный, выпустил шест. Слабо припоминаю, что поздно ночью на перевязочном пункте Благородного Собрания ставили мне рожки и что было много тяжело раненых. Впоследствии я узнал, что за множеством раненных и убитых, подбирали на нашем бастионе сперва раненых, а потом убитых, и что меня сперва сочли убитым.
Грудная боль, кровохаркание и обморочное состояние побудили медиков отправить меня в госпиталь на Северную сторону. Оттуда через два дня я отправлен был на подводе, в числе прочих раненых, офицеров, в один из симферопольских госпиталей. В 3 недели я получил некоторое облегчение, и хотя чувствовал себя далеко еще не окрепнувшим и здоровым, однако упросил медиков выписать меня из госпиталя. Тут желание участвовать в обороне взяло верх над физическою слабостию. По выписке я на другой день уехал в Севастополь. Неполное излечение оставило пожизненный отпечаток на моем здоровье.
Я назначен был на 2-й бастион, а через несколько недель, в начале августа, на достройку возвышенной батареи (Геннериха) во второй линии 2-го бастиона. Строившие эту батарею два офицера убиты один после другого; а третий строитель Ден (поручик Лейб-гвардии Саперного батальона) при мне сильно ранен там же. Батарею эту я достроил благополучно, хотя и не мало было жертв из молодых солдат-молодцов 2-го корпуса, недавно прибывших в Крым. На этой же батарее я находился до конца обороны.
Приложенная к этому краткому описанию участия моего в обороне Севастополя зрительная труба находилась при мне постоянно в продолжение апреля и мая месяцев, на 4-м бастионе, для наблюдения за ходом неприятельских осадных работ.
Но не этим она достойна внимания - а тем, что часто бывала в руках нашего героя-адмирала П.С.Нахимова, расположением которого я пользовался. Начало моего знакомства с этою замечательною личностью было следующее. Вскоре по прибытии на 4-й бастион, после одной из утомительных рабочих ночей, я был разбужен и узнал, что требует меня "адмирал". Выбежавши из блиндажа по траншеям бастиона, я увидел неизвестного мне адмирала, который, спросив меня, знаю ли я дорогу на редут Шварца, просил провести его туда кратчайшим путем. Я направился на правый фланг бастиона, а адмирал с незначительной свитой шел за мною. Затем я не пошел по наружной ограде, тянувшейся к редуту Шварца, а повернул за линию батарей, так как упомянутая стенка была ниже грудной высоты, и я счел неуместным провести адмирала со свитой его под выстрелами французских стрелков, неотступно стороживших тут каждую появлявшуюся голову. Адмирал громким голосом остановил меня: "Куда вы меня ведете-с?" Я заметил, что по стенке придется идти совершенно открыто, между тем как за батареями безопаснее.
"Вас извиняет, молодой человек, только то-с, что вы не знаете, кого ведете-с. Я - Нахимов и по трущобам не хожу-с". - Слова эти были сказаны резко. Он добавил: "Извольте идти по стенке-с!". Мы прошли по стенке, где один из боцманов, шедших за адмиралом, убит был на месте штуцерною пулей. Французские пули провожали нас учащенным огнем до самого редута. На редуте адмирал попросил у меня трубу и долго рассматривал положение неприятельских подступов, спрашивая изредка мое мнение. Затем, обратившись ко мне, ласково подал мне руку, спросил мою фамилию и сказал: "Теперь знакомы-с мы с вами - уж больше ссориться не будем-с".
После того я встречал почти ежедневно знаменитого адмирала на 4-м бастионе, и всегда по утрам, нередко преодолевая утомление после рабочих ночей. Каждый раз Павел Степанович брал у меня трубу и внимательно рассматривал новые неприятельские работы, интересуясь каждым моим замечанием по ходу этих работ и обвораживая меня простою речью и меткими замечаниями. В каждой фразе Нахимова обнаруживалось понимание всех последствий неприятельских работ и стремление к изучению способов противодействия неприятелю... Его слова дышали сердечным желанием отстоять родной ему Севастополь.
Последний раз я видел Нахимова 25-го мая. Прошло с того времени почти 16 лет; но твердо я помню это число. Последние его слова ко мне, сопровожденные искренним пожатием моей руки, были: "Отстоим или помрем с честью, любезнейший-с". Как известно, на другой день Нахимов принимал деятельное участие в выбитии французов с Камчатского редута, причем едва не попал в плен. 27-го мая я был контужен, и во время моего нахождения в госпитале Нахимова уже не стало. Весть о его смерти меня истинно поразила. Я не знавал более благородного боевого труженика. Но Нахимов не умер - с гордостью его имя будет произноситься и в будущих поколениях русской армии, обожавшего его Черноморского флота и всего великого русского народа!
При отступлении на Северную сторону я не заботился о моем незначительном имуществе, - но трубу, как вещественную память о покойном Нахимове, я не выпустил из рук. Почту себя счастливым, если труба эта принята будет в Севастопольский музей как память о нашем отечественном герое.
Военный инженер полковник Бульмеринг.
10 апреля 1871 г.
г.Тифлис.
the_mockturtle
|
|
|
