Sevastopol.ws - вне границ, времени, расстояний...  Севастопольцам и гостям города...  Подземный Севастополь  Фотогалереи  Форумы  Страницы истории
     Информация о проекте
     Реклама у нас
     Обратная связь
 сделать стартовой  СЕВАСТОПОЛЬ  ПОДЗЕМНОСТИ  ФОТОГАЛЕРЕИ  ФОРУМ  ИСТОРИЯ
 НАВИГАТОР
  
     Крым в составе Российской империи
    Новейшая история
    Форум
     Галереи
 ПОИСК
 расширенный поиск
 Городские новости
 4 ноября, 12:53
z

14 июня, 12:17
По Крымскому мосту прошёл первый железнодорожный состав

21 марта, 09:03
Пятилетие Русской весны в Севастополе

10 августа, 09:18
Нужны ли Севастополю дети?

18 июля, 07:38
Рабочие военного завода в Севастополе требуют отменить пенсионную реформу



 Вход для пользователей
Логин:

Пароль:




История >> Крым в составе Российской империи >> Крымская война 1853-1856 гг. >> Тимоти Гоуинг Голос из строя




Тимоти Гоуинг Голос из строя


Gowing T. Voice from the Ranks: a personal narrative of the Crimean Campaign. - Nottingham, 1895

Предисловие


Надеюсь, что труд мой, невзирая на всю его неоднозначность, окажется вместе с тем и познавательным, и интересным. Следует предупредить читателя, что книга моя - не образчик изящной словесности, но прежде всего изложение фактов; я ставил задачей как можно точнее описать события независимо от того, являлся ли я их непосредственным свидетелем.
Я принимал участие в опаснейших эпизодах Крымской кампании: я штурмовал злосчастные Альминские высоты и получил ранение в самой гуще боя под Инкерманом. Я был рядом с капитаном Хедли Вайкерсом, христианнейшим из героев, что пал во славу родины с кличем "За мной, во имя Англии!" на устах.
Я участвовал в памятных бесконечных стычках на подступах к Севастополю и был ранен снова во время кровавого штурма Редана, когда норфолкцы под командованием полковника (ныне генерала) Виндхэма обессмертили свое имя. Кое-где в моих воспоминаниях пересказываются давно известные события - но, думаю, рассказанные от первого лица, они не только обретут аромат новизны, но и предоставят читателю сведенья, нигде более не доступные.
Я решился опубликовать письма с театра военных действий, адресованные родителям, в надежде, что они окажутся достаточно интересными и не исчерпываются ответом на вопрос "Где-то нынче мой мальчик?". Многие из них писались с большим трудом, в стылой палатке или бараке, когда столбик термометра опускался гораздо ниже нуля, и сырое тряпье примерзало к спине, а шинель моя частенько становилась колом от мороза.
Не колеблясь, посвящаю этот труд своим соотечественникам; никто из них, смею надеяться, не возьмется осуждать скромный писательский опыт человека, исполнявшего свой долг на поле брани и готового снова встать в строй, только бы не видеть любимое знамя поверженным в прах.
Т.Гоуинг, старший сержант королевских фузилеров.

1. В Крым

Итак, пароходы и парусники покидали Портсмут под оглушительное "ура", а уже на следующее утро казалось, что один здоровый человек свалит дюжину наших - столь жалкий они имели вид. Они не привыкли к морю, а было ведь достаточно свежо - "славный ветерок", как говорят моряки, - и те, кто мог работать и есть, с легкостью выдержали двое суток. Но большая часть тех, кто всего несколько часов назад так шумно радовался отплытию, ничком лежали на палубах. Я никогда не страдал морской болезнью, но, судя по увиденному, приятного в ней мало. Мой товарищ, крепкий парень двадцати четырех лет, просто отключился на несколько дней, так что, думаю, не стоит строго судить несчастных жертв mal de mer (морской болезни).
Через несколько дней большинство наших пришло в себя. Мы разминулись с несколькими английскими крейсерами и множеством других кораблей, возвращавшихся домой; больше вроде и сказать нечего, разве только то, что защищать нам предстояло расу, презираемую каждым добрым христианином. Впрочем, политика солдат не касается. Мы обогнули мыс Рок, заправились там углем и задержались на денек, так что смогли вдоволь налюбоваться этим чудесным местечком.
Снова в путь, на этот раз на Мальту. Несмотря на ужасную жару, там кипела жизнь; город наводнили мальтийцы, англичане, французы, немцы, швейцарцы, итальянцы, словом, представители всех народов мира, кроме русских - этих нам еще предстояло встретить.
Мальта прекрасно защищена; мы осмотрели и город, и несколько огромных фортов. Тамошние мальчишки - да и девчонки - немало поразили нас ловкостью, с которой они подныривали под корабли и выплывали с монеткой во рту, чтобы тут же нырнуть за следующей. Никогда не видел, чтобы кто-то мог оставаться в воде столь же долго, как эти мальчишки. Они чувствовали себя как дома, барахтаясь вокруг корабля, будто какие-то амфибии.
Как только уголь был погружен, мы отправились в Варну. Нас тут же высадили на берег, чему мы были несказанно рады, поскольку на транспортном судне не очень-то удобно - места мало, трясет, болтает, того и гляди, потеряешь равновесие и свалишься вниз, сосчитав носом ступеньки, под дружный гогот матросов, не склонных к жалости к бедолаге, которого шатает как пьяного.
Итак, мы тепло распрощались с моряками; они оказались славными, веселыми ребятами. В Варне творилось настоящее вавилонское столпотворение: мы смешались с турками, египтянами, французами, евреями, греками и т.д. Наши новые союзники, французы, были отменно вежливы, их артиллеристы были отличные парни. Теперь нам предстояло присоединиться к своим полкам. Седьмой полк вошел в состав Легкой Дивизии под командой сэра Дж.Брауна, что стояла в Монистире, милях в двадцати от Варны. Сэр Дж. Браун был ветераном многих тяжелых сражений с французами; но теперь мы союзники, и грех поминать старые тяжбы. Плечом к плечу мы будем сражаться против общего врага - против русских.
Монистир произвел на нас приятное впечатление. Для поддержания боевого духа в лагере то и дело проводились всевозможные спортивные состязания, что было только на пользу, поскольку холера, этот незримый враг, бродила средь нас, ежедневно находя все новые жертвы. Вскоре мы тронулись в путь, разнося холеру из лагеря в лагерь, с места на место; она чертовски быстро косила наших ребят. Полковник хорошо присматривал за людьми, особенно за новобранцами. Нас распределили по ротам, завалили работой по рытью траншей, постройке батарей и тур, а также по строевой подготовке.
Мы тесно сошлись с французами, особенно с зуавами; они оказались ребятами что надо и впоследствии причинили врагу немало хлопот. Где бы мы ни были в Турции, нас не покидало ощущение опасности - эти турки и особенно башибузуки выглядели как шайка головорезов. Мы возвратились в Варну, и поползли слухи, что вскоре нас отправят куда-то в другое место.
В начале августа гавань Варны заполнилась транспортами, готовыми снова взять нас на борт - чему мы не могли не радоваться, поскольку потеряли здесь уйму народу из-за холеры и лихорадки. В Турции погиб первый английский офицер, капитан А.Уоллес - он свалился с лошади во время охоты. Турки странный народ, особенно женщины - вроде и не затрудняют себя работой, а все равно грязны и ленивы.
Время отплытия быстро приближалось, и ближе к концу августа мы стали готовиться к отправке. Седьмого сентября 1854 г. мы отбыли в неизвестном направлении, оставив Турцию позади.
Это было внушительное зрелище! Каждый пароход тянул два транспорта; часть флота была впереди, часть на флангах, часть в арьергарде. Всего насчитывалось около восьми сотен судов разного размера, и, казалось, ничто в мире не в силах нас остановить. Русскому флоту лучше держаться подальше! Это путешествие не могло не тешить гордые сердца и воинственный дух британцев. Некоторые паникеры пытались убедить нас, что Англия вот-вот падет, что она предмет насмешек и презрения наших континентальных соседей; но, как в песне поется, -

Матросы готовы, готовы
Сражаться за Англию снова.

Когда пароходы в сопровождении транспортников величественно выходили из гавани Варны, окрестные холмы впервые услышали отзвуки союзнического разногласия между Англией и Францией; на части судов оркестр играл "Правь, Британия", "Боже, храни королеву", на других - французский и турецкий гимны. Мы миновали огромные форты, что высились по обе стороны бухты; над ними гордо реяли турецкие, английские и французские флаги, и каждый форт салютовал нам залпом орудий. Я рассмотрел их в подзорную трубу; размеры фортов потрясали воображение, а пушки были такие большие, что в них запросто мог забраться человек. Говорили, что в одной такой пушке как-то спряталось от дождя с полдюжины гардемарин, но я не ручаюсь за истинность этой истории. Пушки около тридцати дюймов в диаметре, некоторые из них по центру развинчиваются. Их заряжают гранитными шарами весом около 800 фунтов, которые поднимает специальный кран. Заряд составляет 110 фунтов пороху [4].
Мы были только рады выбраться из Турции. Турецкие города хорошо смотрятся на расстоянии, но вблизи они неописуемо грязны. Мы пересекали Черное море, бросая вызов русскому флоту. Мы приятно проводили время, каждый вечер оркестры исполняли веселые мелодии; но, наконец, мы бросили якорь и приготовились к высадке. Каждому выдали двухдневный паек, мясо готовили на борту.
14 сентября мы высадились у Старой Крепости. По сигналу главнокомандующего первая партия Легкой Дивизии приготовилась к высадке. Мы и десантная партия второго батальона ружейной бригады наперегонки бросились к берегу, ведь ступить первым на вражескую землю - великая честь; при всем своем почтении к сопернику, сообщаю, что честь эта досталась фузилерам, хотя хвастаться тут нечем - разница во времени была невелика.
При высадке мы не встретили сопротивления. Несколько казаков наблюдало за нами с почтительного расстояния, но не пыталось помешать. С их стороны это было бы сущим безумием, учитывая ту огромную силу, которую мы могли им противопоставить.
Одну из наших рот и пару рот ружейников отправили вперед на разведку. Сэр Дж. Браун отправился с ними и чуть не попался: его могли подстрелить, но решили взять живым, поскольку сочли "большой шишкой". Несколько наших, впрочем, раскусили маневр противника, подползли ближе к генералу и, когда казаки изготовились к броску, вышибли нескольких из седел. Остальные удрали с быстротой, на которую только были способны их лошади. Так что сэр Дж. Браун спасся чудом - опасность была не меньшей, чем та, которой он подвергался на Пиренеях и в других местах.
Большая часть нашей армии спокойно высадилась на берег. Чуть дальше высаживались французы. У них были с собой небольшие палатки - равно как и у маленького отряда турок, что высаживался вместе с нами. Но английская армия, по вине снабженцев, осталась без палаток. Тысячи сынов Британии, пришедших сражаться за родину и королеву, были выброшены на берег как есть, без крова.
Вначале высадили пехоту с несколькими орудиями; но, как ни прискорбно, для армии, находящейся на вражеской территории, у нас был предельно жалкий вид. Палаток не было; у офицеров не было лошадей, только несколько вьючных пони; спальня и столовая сэра Дж. Брауна находились под орудийным лафетом. Но даже в этом ужасном положении нам можно было позавидовать, ведь мы, пусть и продрогшие до костей, были все-таки на твердой земле; а шлюпки с морскими пехотинцами и матросами тащили к берегу огромные плоты с лошадьми, орудиями и артиллерийскими расчетами. Начинался шторм; волны, черные как ночь, подымались все выше, и встревоженные лошади лягались и брыкались. Несколько несчастных утонуло, когда плот перевернуло волной почти у самого берега; впрочем, мы не видели, как море всей силой обрушивалось на песчаный берег. Мы торопливо разводили костры из обломков шлюпок и плотов.
Первая ночь в Крыму надолго запомнится тем, кто ее пережил. Лил дождь; ветер перерос в настоящий ураган, и всем, от командиров до мальчишек-барабанщиков, приходилось пережидать его в одинаковых условиях. Лило, как в тропиках, так что к утру мы выглядели как мокрые курицы.
Что думали обо всем этом наши солдаты, я не знаю. Напади в тот миг неприятель, нас ничто бы не спасло. Мы находились на вражеской земле, противник был коварен и силен. Мы знали, что русские где-то неподалеку, хотя силы их были неизвестны, - а у нас ни складов, ни снаряжения. Но, как говорится, удача сопутствует смелым, так что русские, к счастью, упустили эту прекрасную возможность.
Когда забрезжил рассвет, мы являли жалкое зрелище, но, услышав сигнал сбора, быстро пришли в себя. В поте лица мы выгружали на берег артиллерию, лошадей, ядра, бомбы и все, что нужно для снабжения армии, кроме, опять-таки, палаток. Незримый Враг по-прежнему был среди нас, ежедневно находя новые жертвы. Люди работали как проклятые, мужественно перенося все трудности. Мы высушили одежду на пляже; многочисленные пикеты, выставленные тем же вечером, должны были уберечь нас от неприятных сюрпризов, пока мы спали, завернувшись в плащи.
16-го числа мы по-прежнему выгружали на берег всевозможные принадлежности, находясь в полной готовности на случай нападения; люди, казалось, забыли, что состоят из плоти и крови. У французов были палатки и прочие удобства, у нас по-прежнему ничего. Нам удалось завладеть несколькими телегами с фуражом, запряженными волами и верблюдами.
Мы с нетерпением ожидали схватки и горели желанием вступить в единоборство с любым числом русских. Наша объединенная армия была организована следующим образом: четыре английские, точнее, британские пехотные дивизии, состоящие из двух бригад по три полка в каждой; к каждой пехотной дивизии прилагался артдивизион, состоящий из двух полевых батарей, четырех 9-фунтовых орудий и двух 24-фунтовых гаубиц; небольшая бригада легкой кавалерии в сопровождении 6-фунтового орудия конной артиллерии. В общей сложности, у нас насчитывалось 24 000 человек и 70 орудий. У турок было примерно 4500 солдат без орудий и кавалерии. В итоге на берег высадилось и готово было немедля вступить в бой 54 000 человек со 124 орудиями. Страницы этой книги повествуют, как вся эта сила сражалась и побеждала среди осенних бурь, зимних снегов и летнего зноя; ничего, кроме смерти, не могло сокрушить это бесстрашное воинство, чьи вожди не знали снисхождения к слабости в судный день.
17-го числа продолжались приготовления к походу. Утром 18-го мы уже маршировали вглубь страны. Мы страдали от жажды; та вода, которую удалось раздобыть, была отвратительна на вкус. Утром 19-го мы снова тронулись в путь, справа от нас держались французы. Мы по-прежнему страдали от жажды; несколько человек падали замертво от нехватки воды, но взять ее было неоткуда, и мы продолжали идти, не встретив за день ни единого врага, кроме нескольких казаков, державшихся на почтительном расстоянии. Легкая дивизия находилась впереди, и, как оказалось впоследствии, это место закрепилось за нами навечно, каким бы жестоким ни был вражеский удар.
К полудню обстановка оживилась. Перед нами находилась горстка кавалеристов 11-го гусарского полка; вдруг батарея конной артиллерии рванула вперед на сумасшедшей скорости и открыла пальбу, по кому - мы не разглядели. В тот день мы увидали первого раненого с нашей стороны - капрала 11-го гусарского полка; ему оторвало ногу. Вскоре мы привыкли к подобным зрелищам и не обращали на них внимания.
Взобравшись на холм, мы увидели, что враг отступает. Наша кавалерия была по-прежнему впереди, прокладывая путь. По их приближении казаки продолжали медленно отступать. Мы продвигались вперед, пока не стемнело, и к ночи выставили сильные пикеты. Мы собрали все что можно, чтобы развести костры, ведь палаток у нас по-прежнему не было. Сколько несчастных умерло той ночью, сидя у скудного огонька или завернувшись в плащи!
Ту ночь я буду помнить до конца жизни. Мы немного поговорили о доме и далеких друзьях. Мой товарищ, прикорнувший на часок, вдруг проснулся и сказал, что предчувствует свою гибель в первой же схватке. Я пытался подбодрить его, заставить выкинуть этот вздор из головы. Я думал, что он нездоров; он ответил, что очень болен, но еще до восхода расстанется с невзгодами этого мира. Тем не менее, он был полон решимости исполнить свой долг, а там будь что будет.
"Давай пройдемся, - предложил он. - Я что-то мерзну".
Позже, опираясь на мою руку, он остановился, взглянул мне прямо в лицо и дважды торжественно проговорил:
"Ищите Господа, когда можно найти Его; призывайте Его, когда Он близко. Кто знает, что будет завтра, - а завтра может быть слишком поздно".
Потом он повторил строфы из гимнов, которые я часто певал в детстве. Мы поклялись, что сделаем друг для друга все, в жизни или в смерти.

Примечания:
1. подлинный девиз Королевских фузилеров - Honi soit qui mal y pense
2. to catch flies - элемент строевой муштры в викторианской армии. Стоя навытяжку или маршируя, солдат запрокидывал голову, сохраняя при этом невозмутимое выражение лица и держа рот закрытым. Для фиксации головы в таком положении иногда использовалось специальное приспособление.
3. представители т.н. Манчестерской политической школы отстаивали принципs свободной торговли и laissez-faire и слыли пацифистами
4. Гоуинг, по-видимому, путает Варну с Босфором и Дарданеллами. Описанные им орудия состояли на вооружении фортов Чанак и Килид-Бар в Дарданеллах.

Я появился на свет пятого апреля 1834 г. в Хейлсуорсе, маленьком тихом городке графства Суффолк, в семье священника-баптиста. Родители мои были добрые христиане. Пять лет мы прожили в Хейлсуорсе, после перебрались в Норвич. Я рос, окруженный заботой, и в школьные годы, как все мальчишки, изрядно озорничал. Многое сходило мне с рук благодаря покровительству матери, делавшей все возможное, чтобы скрыть мои выходки. Так проходили год за годом.
Юнцом я восхищался солдатской выправкой, мало задумываясь об обратной стороне этой профессии. С детства зачитываясь рассказами о подвигах Нельсона, изучая основные его сражения, я постигал, как ему удалось нагнать страху на наших старых недругов французов, пока славные его деяния не сделали его предметом любви и восхищения целого народа. Я запоем читал о блестящей карьере Веллингтона - о том, как он громил индейцев, имевших порой десяти-, а то и двадцатикратное численное превосходство; о том, как искусно прорывался им во фланг в битвах при Ассайе и Аргауме, а после недолгого возвращения на родину снова нашел применение своему военному гению в Испании, Португалии и Франции, и, в конце концов, разбил злейшего из врагов, Наполеона, на легендарном поле Ватерлоо.
В 1853 и начале 1854 гг. турки отбивались от русских, давних своих врагов; газеты пестрели ужасающими подробностями сражений на дунайском театре. Мне в то время было немногим меньше двадцати - возраст опасный для незрелого ума - и, под впечатлением от описаний тех восточных событий я, как и многие другие, решился попытать военного счастья. Словом, в начале января 1854 г. я завербовался в один из славнейших полков нашей армии - в королевские фузилеры.
Я выбрал этот полк, поскольку он являл чудеса доблести под командой лорда Веллингтона в войнах на Пиренейском полуострове. Не счесть, сколько раз фузилеры задавали трепку французам. Вот они под Альбуэрой, 16 мая 1811 г. "Ничто не могло остановить эту удивительную пехоту", - отзывался о них известный своей сдержанностью Непир. Дюйм за дюймом, фут за футом поднимались они на высоты Альбуэры; увязая в кровавых схватках, сметали на своем пути целые полчища французов; и, наконец, под гром орудий, "восемнадцать сотен уцелевших, все, что осталось от шести тысяч непобедимых британских солдат, победоносно взошли на роковой холм!". Французские военные историки признавали, что с тех пор их солдаты приближались к британской пехоте с опаской, никогда не зная наверняка, когда ждать удара. Полки, подобные нашему, можно уничтожить, но нелегко победить.
Так судьба моя была связана с полком, во время оно не раз водружавшим английское знамя во многих опасных местах; теперь ему предстояло снова выполнить свое предназначение. Рассказы о подвигах наших доблестных ветеранов передавались от отца к сыну, в чем лично мне видится глубокий смысл - солдаты готовы были расстаться с жизнью, но сделать все, что в их силах, чтобы не уронить чести полка, девиз которого был "Победа или смерть" [1].
Росту во мне было больше шести футов, а подвижность и твердость характера способствовали тому, что по вступлении в полк я был скоро замечен начальством и быстро поднимался по служебной лестнице. Через пару месяцев, когда я свыкся с "гусиным шагом" и наловчился "ловить мух" [2], правительством была объявлена война в союзе с Францией против России.
В полку тотчас объявили военное положение, и тысячи тех, кому по вкусу были военные тревоги и трудности, поспешили в строй; те же, кто мечтал лишь поиграть в солдатики, вскоре отсеялись, выхлопотав отставку по "непредвиденным обстоятельствам личного характера". Нам предстояло столкнуться с сильнейшим и коварнейшим из всех народов цивилизованного мира, готовым выставить по велению деспота хоть миллион штыков. Но цифры не принимались в расчет; "В бой!" - был наш единственный клич. В наших рядах были манчестерцы; хоть город этот известен своим миролюбием [3], они показали врагу под Альмой, Инкерманом и по ходу всей кампании, что умеют сражаться достойно.
5 апреля 1854 г., получив подкрепление числом до тысячи, полк был отправлен морским путем из Саутхэмптона на восток. Командовал им офицер, вскоре показавший себя храбрейшим из храбрых: полковник Лейси Уолтер Йи [Yea], солдат в полном смысле слова как на поле брани, так и за его пределами; возглавив наш полк, он оказался, что называется, нужным человеком в нужном месте.
В Манчестере, маршируя от казарм до железнодорожной станции, солдаты с трудом пробирались сквозь толпу взволнованных до предела горожан. Оркестр наяривал "Британских гренадеров", "Девчонку, что осталась позади", "Далеко лежит наш путь". Отцы, прощаясь, жали сыновьям руки, матери заключали их в объятья; но вот оркестр грянул "Веселей, ребята!", взбудоражив толпу и укрепив солдатский дух.
Вдогонку уходящему полку неслось:
"Бей их, Билл!"
"Помни, судьба старушки Англии в твоих руках".
"Дай им отведать стали!"
"Выше нос, старина - не думай о смерти!"
Когда, наконец, доблестный наш полк добрался до железнодорожной станции, раздались оглушительные крики: "До встречи! Возвращайтесь скорей!" И вот, под сердечные благословения огромной толпы, железный конь повлек героев вдаль.
Итак, ветераны полка отправились в путь, чтобы помочь привести в исполнение приказы правительства и Ее Королевского Высочества, благослови ее господь. Но ваш покорный слуга подзадержался, дабы в голову ему вбили по младости кой-какую премудрость касательно маршей и контрмаршей, а также обучили стрельбе. Куда бы ни отправился полк, все разговоры сводились к пожеланиям ему попутного ветра и благополучного возвращения на родной остров.
Училище скоро переместилось из Манчестера в Винчестер, здесь я закончил курс и был произведен в чин капрала; примерно 15 июня лучшие из лучших были отобраны для подкрепления войск, находившихся тогда в Турции. После тщательного медосмотра капрал Т.Г. был зачислен в отряд; сложно описать мои тогдашние чувства. Признаюсь, я был несказанно горд, ощущая на плечах груз ответственности за честь нашего славного Острова; я грезил о возвращении домой в высоком чине, с грудью, украшенной множеством наград - даров благодарной родины.
Нас вышло из Винчестера около двенадцати сотен солдат из разных полков; с легким сердцем, провожаемые чуть не всем добрым людом города, мы отправились в путь. При прощании разыгрывались те же сцены, что и в Манчестере. Нелегко было пробраться сквозь толпу; звучали трогательные напутствия, и немало слез было пролито о тех, кто отправлялся в чужие края в помощь ушедшим раньше. Под звучные возгласы тысяч людей, желавших нам счастливого пути и благополучного возвращения, мы отбыли в Портсмут и без происшествий добрались до порта, откуда во время оно немало славных сынов Англии отправлялось в свой последний путь.
Радушные жители Портсмута оказали нам настоящий прием в морских традициях. Маршируя по улицам, в окружении прелестных девушек, мы слышали, как оркестр играет "Девчонку, что осталась позади". Когда мы миновали ворота верфи, вдогонку нам летело:
"Всыпьте им, ребята!"
"Задайте им при случае перцу!"
"Мы вас не забудем!"
Под оглушительное "ура" мы вошли в порт, и тысячи голосов слились в едином прощальном благословении.
Вскоре мы оказались на борту корабля - двенадцать сотен молодых парней, готовых "победить или умереть" и понятия не имевших о трудностях, которые нам доведется испытать, о трудностях, не поддающихся описанию. Мы искренне восславляли старую добрую Англию и английскую королеву.
Пожилой старший офицер посоветовал нам радоваться по возвращении, и мы ответили, что порадуемся непременно: в тот миг мы готовы были с честью пронести английское знамя сквозь все испытания, дать отпор всем легионам, которые только мог выставить против нас Царь Всея Руси, и драться плечом к плечу с нашими союзниками-французами на чужой земле. Сильнейший в мире народ бросил перчатку к ногам Франции и Англии, и мы объединялись против возмутителя спокойствия в Европе, дабы не допустить реванша за Ватерлоо.

Альминские высоты

Утро 20-го снова застало нас на ногах. Маршал Сент-Арно объезжал наши ряды; мы дружно его приветствовали, что он, по-видимому, оценил. Минуя 88-й полк, Маршал Франции воззвал по-английски:
"Надеюсь, сегодня вы будете драться как надо!"
Забияки-рейнджеры из Коннахта мгновенно приняли вызов, и кто-то громко выкрикнул:
"А как же, ваша честь! Как всегда!"
До полудня мы продвигались ровным шагом, в колоннах побригадно, с Легкой и Второй дивизией во главе. Я не в силах описать своих ощущений непосредственно перед битвой. Как только в нас полетели вражеские снаряды, мы галантно разомкнули ряды, давая им пролететь; вежливость и на поле боя не помешает. Наступление продолжалось, но нам пришлось порядочно поработать ногами, уворачиваясь от ядер. Наконец, русские принялись палить прямой наводкой, и появились первые жертвы. Помню, меня замутило, я трясся как осиновый лист и, вынужден признать, чувствовал себя весьма неуютно; но счастлив заверить, что это чувство прошло, как только я разгорячился. Захватывающая битва оказалась в действительности весьма тошнотворным зрелищем.
Мы находились прямо под вражеским огнем, и бедные наши ребята падали замертво совсем близко от меня. На подступах к деревне Бурлюк, что находилась на нашей стороне реки (на правом берегу), мы заметили, что мерзавцы подожгли ее; но мы по-прежнему наступали, наша дивизия справа, Вторая дивизия слева.
Забирая иногда то вправо, то влево, мы вошли в долину, что лежала внизу, развернулись в линию и получили приказ залечь, пережидая ураган бомб и ядер, что посылал в нас противник. Кое-кто из наших так больше и не встал; враг хорошенько пристрелялся.
Мы продолжали наступать, временами прижимаясь к земле. Дух людей укрепился настолько, что остановить их было бы нелегко. Мы бросились вверх по реке и, сбросив ранцы и походные котлы, приготовились к форсированию. На переправе несколько наших утонуло или полегло под картечью, что градом летела с холма. Люди падали как подкошенные. Мы бросились в реку и по грудь в воде, с амуницией и ружьями над головой, чтобы уберечь их от влаги, как можно скорей зашагали к берегу. Берег был крутой и скользкий, но мы начали подъем.
Скорострельность восточных и западных вражеских батарей была очень высокой, так что на подступах к гласису мы оказались окутанными клубами дыма и почти ничего не видели. Всего шестьсот ярдов отделяло нас от пушечных жерл; гром войны грохотал уж совсем близко - а смерть, как известно, любит толпу. Потери среди фузилеров, как 7-го, так и 23-го полка, были ужасны. И все же только смерть могла остановить эту прославленную пехоту. 14 орудий тяжелого калибра палили нам во фронт, другие обстреливали с флангов - в общей сложности, около 42х орудий сеяли смерть в наших рядах. Не счесть, сколько наших погибло, карабкаясь по скользким склонам холма, или срывалось под градом выстрелов вниз, или тонуло в водах Альмы.
Шаг за шагом, по колено в крови, мы подымались по склону холма. Сражение кипело вовсю, наша артиллерия палила поверх наших голов, а уж мы стреляли и наступали без передышки. В густом дыму подчас не видно было ни зги, и вокруг, куда ни глянь, падали солдаты. Чертов склон оказался очень неровным. Попав в самое пекло, о соседях обычно не думаешь. Я видел, что мы вырвались вперед; французы наступали справа, а 23й стрелковый полк слева. Мы смешались с 95м полком. Кто-то выкрикнул:
"Эй, 95-е, живей, молодежь, - ветераны 7-го полка впереди!"
Борьба была не безнадежной. "Придется отбросить их штыками, старина", - сказал мой товарищ, указывая в сторону русских.
Генерал сэр Джордж Браун, бригадир Кодрингтон, наш доблестный полковник Йи и все офицеры подбадривали нас как могли. Под сэром Дж.Брауном на наших глазах была убита лошадь; но этот старый вояка живо взял себя в руки, вскочил, выхватил шпагу, выкрикнул: "Я цел, фузилеры! За мной, и я никогда вас не забуду!" и пешком возглавил атаку на роковой холм. Два полка фузилеров, казалось, состязались в доблести друг с другом. Генерал Кодрингтон взмахнул шляпой, затем направил своего серого арабского скакуна прямо на амбразуру и перемахнул через бруствер. У всех остальных перехватило дыханье, и они бросились следом.
Под звонкое "ура" мы взобрались на высоты, ворвались на вражеские батареи, вывели из строя пушки и закололи орудийные расчеты. Мы потеряли много людей, и в толчее нас (23, 33 95 полки и ружейников) оттеснили с батарей вниз по склону холма.
7й полк остановился, перестроился, а мы залегли и открыли частый огонь по громадным вражеским колоннам. Через двадцать минут подошли гвардейцы, шотландцы и часть других полков; бывший с ними его королевское высочество герцог Кембриджский бесстрашно встретил врага лицом к лицу. Несмотря на оказанный нам жаркий прием, подъем на роковой холм продолжался. Кое-кто считает, будто гвардейцы отступили или хотели отступить - но нет, шаг за шагом они мужественно продвигались вперед, а с ними шотландцы и часть других полков Второй дивизии.
С очередным "ура" во славу старой доброй Англии мы бросились вперед и вновь захватили высоты, выгнав русских с батарей. Здесь мне досталось осколком камня по черепу, и я потерял сознание. Очнувшись, я увидал, что враг отступил - альминские высоты были наши! Противник спешно скатывался вниз, преследуемый артиллерией и горсткой кавалеристов. Будь у нас три-четыре сотни всадников, русские бы так дешево не отделались; но и без того они получили хорошую трепку, каковая вряд ли пришлась им по вкусу.
После занятия высот - победы, которую по всей Англии встречали колокольным звоном, а в школах отменили занятия - настал час подсчитать потери. Увы, победа обошлась нам дорогой ценой! На поле брани мы потеряли убитыми и ранеными больше половины от общего числа, а также знамя - но, слава богу, враг его не захватил. Оно отыскалось на поле боя, порванное в клочья, под грудой мертвых тел.
Кинглейк, автор "Крымской кампании", со свойственной ему прямотой заявляет, что "Альминское сражение выиграли Йи и его фузилеры". Мне остается только подтвердить справедливость этих слов - ведь нам довелось сражаться с превосходящими силами противника в весьма невыгодных условиях. Как свидетельствует количество потерь, основной удар пришелся на Первую бригаду Легкой дивизии. В то же время 7 полк фузилеров столкнулся с целой русской бригадой и сдерживал ее, пока не подоспела помощь.
На вершине холма, когда протрубили сбор, наш несчастный полковник восклицал: "Знамя пропало! И где мои фузилеры? Боже, боже!" и плакал, как ребенок, заламывая руки.
После того, как враг был отброшен, я получил разрешение спуститься с холма; я потерял товарища и хотел найти его во что бы то ни стало. Проследить маршрут нашего наступления не составило труда, ведь земля была усеяна телами наших бедных солдат: местами лежало по пять-семь человек, местами десятки и дюжины, а кое-где целые шеренги. "Но подвиг их не будет позабыт, и имена забвенью неподвластны".
Раненые русские вели себя как сущие дикари; они знаками просили пить и стреляли в тех, кто подавал им воды. Внимание мое привлек возмутительный случай: молодой офицер 95го полка дал раненому русскому немного бренди из фляги и собирался уйти, когда был застрелен тем насмерть. Я живо расправился бы с пленным за эту жестокую выходку, но один из наших, кто был поближе, проткнул его штыком. Я подошел к офицеру - тот был еще жив - устроил его как можно удобней и отправился на поиски пропавшего товарища.
Я нашел его у реки, мертвым. Пуля попала в рот и в грудь слева, так что смерть была мгновенной. Жаль, что его не видел наш славный капитан; он был храбр как лев, но глубоко религиозен. Он не прошел и сотни ярдов от того места, где говорил мне о необходимости "отбросить русских штыками".
Я присел рядом, и сердце мое разрывалось, когда я вспоминал наши беседы, особенно тот разговор в ночь с 19 на 20е, часов в 6 утра. Двое или трое наших помогли мне с похоронами: мы опустили в могилу тело, завернутое только в плащ, и с тяжелым сердцем ушли прочь.
Подымаясь по склону холма, я снимал с трупов все фляги, какие только мог найти, чтобы отнести воду раненым и облегчить их страдания. Вернувшись к молодому офицеру, застреленному русским, я увидал, что мучения его окончены. То было тяжкое зрелище. Матросы уносили раненых как можно быстрей, но многие пролежали под открытым небом всю ночь.
Русские офицеры вели себя как джентльмены, но их солдаты оказались сущими мерзавцами. В ночь после битвы и на следующее утро они то и дело стреляли в тех, кто оказывал им помощь. Наши товарищи сразу же стреляли в ответ или закалывали их на месте. Это было сурово, но справедливо; никому из убитых не привелось похвалиться своим поступком перед другими.
На вершине холма я присоединился к своим и в тот же вечер был произведен в сержанты. Предметом внимания всего полка оказался в тот день наш бедный капитан Монк. Какой-то русский было прицелился ему в голову из ружья, но капитан увернулся и поверг врага наземь. Его собственным ружьем попытался завладеть русский офицер, которого капитан оглушил ударом кулака, но тут на него навалились со всех сторон, и в конце концов он пал бездыханным на груду убитых врагов.
21го и 22го мы подбирали раненых, своих и врагов. Наших тотчас отправляли кораблями в Скутари; сотни раненых русских переносили в виноградники на склоне. Мертвых хоронили в огромных ямах - и до чего печальной и ужасной была эта картина, ведь многие тела были буквально разорваны на куски! Трудно было установить порой причину гибели того или иного солдата. Одни словно продолжали стрелять, другие будто уснули, и поле битвы было сплошь усеяно мертвыми телами во всех возможных позах. Лица тех, кто нашел свою смерть на острие штыка, были искажены страданием; некоторые улыбались.
Так выглядело поле альминского сражения.

Первая битва завершилась, и когда, все на тех же высотах, я писал родителям: "Надеюсь, вы разберете эти каракули - вместо стола приходится использовать спину убитого русского", я благодарил бога за то, что остался живым, и, главное, невредимым - за исключением ссадины от камня на голове - а ведь всего несколько часов назад это казалось невозможным.
Три полка фузилеров, что возглавляли атаку - 7-й королевский справа, 23-й уэльский по центру и 33-й слева - понесли тяжелые потери. Каждый из этих полков пострадал больше, чем целая бригада гвардейцев или штоландцев вместе взятых. Это ни в коей мере не пренебрежительный отзыв - я просто объясняю, на кого пришелся главный удар.
Говорят, французский маршал Канробер воскликнул восхищенно: "Командуй я английской дивизией, хоть самой плохонькой, я воплотил бы самые дерзкие свои замыслы!"
Взятый в плен раненый русский генерал сказал, отдавая шпагу, что они были уверены, будто смогут удерживать позиции в течение нескольких дней, независимо от количества нападавших; и тут же добавил, что они пришли сражаться с людьми, а не с дьяволами. Князь Меншиков, по-видимому, отбыл в великой спешке, поскольку бросил на поле боя карету и портфель с ценными бумагами. С бедолаги порядочно сбили спесь, и он, по слухам, был в ярости. Он самоуверенно полагал, будто сумеет задержать нас здесь на три недели и затем сбросить в море; а удержался на высотах всего три часа с начала атаки. Даже дамы прибыли из Севастополя посмотреть на поражение союзников; но, думаю, их бегство было куда поспешней, а чувства весьма незавидны.
Мы оставались на высотах до 23-го, по-прежнему неся потери от холеры. Здесь к нам присоединился 57-й полк; к этой битве они опоздали, зато заявили о себе под Инкерманом и в ходе осады Севастополя.
Раннее утро 23-го застало нас на ногах, на пути к крепости. Мы шли целый день, люди валились с ног от болезней. Первый привал был на Каче, откуда открывался великолепный вид; наши друзья казаки держались чуть впереди. 24-го мы снова тронулись в путь, без значительных происшествий, разве что наш незримый враг, холера, по-прежнему преследовал нас, выбирая себе жертвы. В числе последних оказался и французский главнокомандующий, доблестный, жизнерадостный маршал Сент-Арно. Но мы продолжали путь, ведь на кону была честь трех наций.
Ничего достойного упоминания не происходило вплоть до 28-го, когда вроде бы стало наклевываться дело под стать альминскому. Мы изготовились к бою; артиллерия и кавалерия выдвинулись во фронт. Схватку начали шотландцы, было захвачено несколько пленных. Ружейники дали по русским несколько залпов - как оказалось впоследствии, это был вражеский арьергард. Мы взяли кое-какие трофеи, но дело кончилось ничем; раз обжегшись, русские уже не решались нападать, так что на следующий день мы без помех добрались до славной деревушки Балаклава.
Мы взяли ее почти сходу, хоть русские, чести ради, и создавали видимость сопротивления. Атаку возглавили ружейники, их поддерживали мы. Прогремело несколько выстрелов; но, как только пара наших кораблей вошла в бухту и пальнула по старой крепости, защитники сдались, и наши войска тут же овладели деревней. Бухта быстро заполнялась нашими судами. Солдаты очень кстати поймали пару свиней и несколько старых петухов, которые тут же пошли на жаркое; а еще мы разжились превосходными яблоками и виноградом.
На следующий день мы двинулись к Севастополю, куда уже отправились другие дивизии. Вскоре подвезли осадные орудия в сопровождении морских пехотинцев и матросов, и мы быстро нашли себе работенку по душе.
Дел было много: с утра до вечера, а частенько и с вечера до утра мы рыли траншеи, строили батареи, ночь напролет лежали в прикрытии; так продолжалось несколько дней. Враг попался не из слабых и, бывало, задавал нам перцу - случалось, палил из тяжелых орудий даже в отдельно стоящего человека. Русские понемногу отходили от поражения на Альме и то и дело ввязывались в драки. Мы смирились с отсутствием палаток и обходились одними плащами, сухими или мокрыми - впрочем, сухими нам быть не приходилось.
Следует признать, что русские показали себя достойными защитниками крепости; они работали круглые сутки, укрепляя линии обороны, их батареи множились как грибы после дождя и жалили нас почище комаров. Всем было ясно, что Севастополь - крепкий орешек и взять его будет нелегко. Сэр Джордж Браун говаривал, что чем дольше смотришь на Севастополь, тем опасней он становится.
Так проходили день за днем. Мы понемногу обзаводились палатками. Каждый день подвозили пушки, ядра, снаряды и прочий военный инвентарь. Так продолжалось до утра 17 октября, когда был дан первый залп по городу; бал начался и продолжался с 6 до 9 утра. Наши люди едва успевали заряжать орудия; перестрелка шла с переменным успехом. В 9 утра один из французских пороховых погребов взлетел на воздух, но мы упорно продолжали борьбу; происходил, если можно так выразиться, равный обмен выстрелами. Белую Башню быстро разнесли на куски, но оставались еще огромные укрепления, носившие название Малахов.
Наши матросы несли большие потери, но некоторые - по собственной неосторожности. Они то и дело выскакивали из-за бруствера посмотреть на результаты выстрела и тут же попадали под огонь вражеских снайперов, которые были наготове. Ругань в тот момент стояла такая, что уши вяли.
17го и 18го октября нам пришлось несладко; французы почти прекратили огонь, и противник сосредоточил все усилия на нас. Первая бомбардировка не удалась - враг, очевидно, успел установить за ночь несколько тяжелых орудий, которые применял весьма успешно; но наши моряки, эти трафальгарские ягнята и нильские цыплята, мужественно переносили обстрел. Что болезни, что капризы погоды были им нипочем; когда наших людей, брошенных под открытым небом, косила холера, моряки оставались на ногах, живы и относительно здоровы. Им явно пришлась по нраву "игра в солдатики"; подопечные капитана Пила были сущие "Беллерофонтовы голубки".
Что касается объединенного флота, он не мог подобраться достаточно близко, чтобы нанести противнику значительный ущерб. Враг, по-видимому, не собирался вступать в морской бой и, чтобы преградить путь нашим кораблям, затопил несколько больших судов на входе в бухту, закрыв тем самым навигацию.
Наши союзники-французы показали себя молодцами, хотя доставалось им не меньше нашего. Таскать тяжелые осадные орудия из Балаклавы - не в бирюльки играть; это был долгий и тяжкий путь по колено в вязкой, что клей, грязи. Часто по прибытии в лагерь оказывалось, что пищи хватает ровно настолько, чтобы душа держалась в теле; и снова за работу - растаскивать орудия и мортиры по соответствующим батареям, всякий раз под вражеским огнем - а уж ядер и картечи русские не жалели.
И работая, и стоя в прикрытии, мы сталкивались с ожесточенным сопротивлением. Иногда приходилось бросать лопату и хвататься за ружье. Мы то копали, то несли дежурство - роя траншеи и насыпая батареи, можно было согреться, хотя частенько работы шли по колено в грязной жиже.
Все апроши нужно было делать ночью, чем темней, тем лучше. Оказаться в прикрытии было смерти подобно: солдаты часами лежали в стылой грязи и на рассвете, после бессонной ночи, изнуренные холодом и голодом, а то и лихорадкой, возвращались в лагерь, где только и можно было что завалиться в продуваемую всеми ветрами грязную палатку, не сыскав ни кусочка заплесневелого бисквита, чтобы перекусить - завтрак в столь ранний час обычно был еще не готов. Бывало, только-только доберешься до лагеря и слышишь голос дежурного:
"Сержант Гоуинг здесь?"
"Здесь. Что случилось?"
"Вам на работы."
Тащишься в Балаклаву, разгружать корабли с припасами - солониной, бисквитами, одеялами, ядрами или бомбами. Возвращаешься затемно, выжатый как лимон; и снова в грязь, передохнуть часок-другой, если, конечно, не поднимут по тревоге.
Так продолжалось неделю за неделей, месяц за месяцем. Сколь высока цена чести и славы! Враг не дремал; они постоянно возводили новые укрепления и с утра до ночи осыпали нас градом выстрелов. Угощали нас и дальнобойными снарядами, которые взрывались прямо в центре лагеря, и частенько оказывалось, что атакуют не осаждающие, а осажденные.
Ряды наши редели - холера ежедневно уносила новые жизни. Тех, кто был с нами в Турции, осталось всего ничего. Больно было смотреть, как иные бедолаги валятся с ног и за два-три часа уходят в мир иной. Почти каждый из нас страдал от малярии, лихорадки или простуды, но жаловаться было бессмысленно - у врачей не хватало или вовсе не было лекарств. Несчастные наши солдаты мерли как мухи от дизентерии и расстройства желудка, но мужественно переносили страдания. Бывали стычки с русскими, из которых те всегда выходили порядком потрепанными. Случился наплыв польских перебежчиков: некоторые то поворачивали обратно к русским, то снова бежали к нам с поднятыми руками, выкрикивая: "Поляк, поляк!"
Мы точно знали, что враг чуть ли не ежедневно получает подкрепления; сами же не получали ничего. Мы с нетерпением ожидали штурма, готовые ценою собственной жизни водрузить на стенах города наше славное знамя.

Долина смерти


Ночами стало холодать, а силы наши окончательно истощились работой в траншеях по щиколотку, а то и по колено в грязной воде, под огнем вражеской тяжелой артиллерии, то прямым, то навесным, разбивающим орудия и крушащим лафеты; наши матросы обычно палили в ответ. Порою русские дрались отчаянно, но моральное превосходство на войне втрое важней физического. Мы же после Альмы задали им не одну хорошую трепку, так что теперь они боялись подбираться близко, разве что с целью застать нас врасплох.
Так продолжалось день за днем вплоть до утра 25 октября 1854 г., когда по пробуждении мы обнаружили, что враг пытается перерезать наши сообщения с Балаклавой, что и стало причиной сражения.
Я не принимал участия в том бою; взяв с собою двадцать пять солдат, я отправился из лагеря на работы в Балаклаву, чтобы принести одеяла для больных и раненых. Утро выдалось холодное и ветреное. Одежда наша прохудилась и состояла сплошь из лохмотьев, как одеяние Иосифа. Не один храбрый фузилер был обязан защитой своей спины или плеч от кусачего ветра лоскуту черного солдатского одеяла; ноги наши с тою же целью были поверх лохмотьев обмотаны сеном, а ботинки, за неимением смены, износились вдрызг. Что делать, мы ведь собирались не покорять женские сердца, а исполнить свой долг. Впрочем, жалоб не было - напротив, всякий сыпал шутками самого разного сорта.
Мы слышали пальбу под Балаклавой, но думали, что это перестрелка между турками и русскими, которая обычно заканчивается вничью. Увидали мы и ординарцев, и штабных офицеров, несущихся сломя голову, будто на скачках в Дерби.
Приблизившись к холмам, что окружали равнину перед Балаклавой, мы увидали, как строится наша кавалерия, но никто из нас и подумать не мог, что за зрелище нам предстоит. Вражеские всадники плотными колоннами под довольно сильным огнем двигались вверх по долине. Несколько залпов дала и пехота. Турки бежали, бросив пушки, но выкроив время, чтобы обчистить наш лагерь. Через несколько минут противник столкнулся с 93-м шотландским полком, и, удостоверившись, что горцы туркам не чета, поспешно отступил. Мои люди были безоружны, и я удержал их от вмешательства.
Одна из колонн вражеской кавалерии остановилась в полумиле от наших солдат, которых оставалась горстка в сравнении с этой толпой. Вскоре стало ясно, что наши генералы не собираются атаковать, не сосчитав прежде силы русских. Это был самый волнующий момент.
Когда протрубили сигнал к наступлению, шотландцы и иннискиллингсцы быстрым шагом двинулись вперед и, начав подъем на холм, перешли в атаку. На огромной скорости, под звонкое "ура" они ворвались прямо в центр вражеской колонны. Со страшным грохотом уроженцы Зеленого Острова в сверкающих шлемах и шотландцы в медвежьих шапках с саблями наголо врезались в ряды улан. Казалось, в громовых раскатах сотрясается земля. Враги - рослые всадники на крупных лошадях - падали сотнями
Когда наши солдаты врезались во вражескую колонну, часть наблюдателей воскликнула: "Они погибли!" Сабли пошли против копий, и временами казалось, что наши заблудились в сплошном лесу из пик. Но они прорубили себе дорогу с поистине удивительным упрямством. Крик восторга вырвался у нас и у зрителей-французов, когда наши солдаты вырвались из вражеской колонны. 500 британцев атаковали на подъеме 5 000 московитов!
Свежие эскадроны окружили этот доблестный отряд, собираясь уничтожить его, но помощь была близка. Снова раздался ужасный грохот, и с исконно английским кличем в один фланг колонны врезались королевские драгуны; другой, под раскатистое "faugh-a-ballagh" [гэльск. "с дороги!"], атаковали ирландцы, исчезнув в сплошном лесу из копий. А с фронта русских ожидал сокрушительный удар "зеленых лошадей" - всадников 5-го гвардейского драгунского полка.
Русским приходилось туго. С расстояния невозможно было разглядеть отдельные схватки; толстые шинели противников смягчали удары, и поэтому наши всадники старались колоть или целили в голову. В итоге поле брани быстро усеялось телами врагов, но сотни их раненых были отнесены в сторону. Оказалось, они накрепко пристегнуты к лошадям, так что всадник мог упасть только вместе с лошадью. Вообще, московиты являли собой образчик дурного управления кавалерией. Они метались - те, кто мог, конечно, - точно стадо овец, преследуемых пастушьей собакой. Их офицеры пытались привести их в чувство, но тщетно; получив сполна, они оставили поле брани героям генерала Скарлетта. Этому доблестному офицеру чудом удалось уцелеть: тридцать ярдов пролетел он, возглавляя атаку, навстречу смерти и не получил ни царапины.
Победоносная бригада триумфально присоединилась к товарищам и была встречена всеобщим ликованием. Было бы чудесно опустить занавес сейчас, в миг победы. Французские офицеры не скупились на похвалы силе нашего оружия, свидетелями которой им довелось быть; многие сочли битву славнейшим деянием. Сэр Колин Кэмпбел также был немного взволнован и искренне восхищался шотландцами. Этот герой-ветеран встал перед их строем, снял шляпу и гордо воскликнул: "Шотландцы, славные шотландцы! Мне шестьдесят один год, но, если бы я был молод, я счел бы за честь сражаться в ваших рядах. Вы достойны своих предков!"
Но шотландцы были не одиноки; ведь, как и в бою под Ватерлоо, вражеский строй прорвала объединенная бригада, заставив лорда Раглана, свидетеля обеих атак, воскликнуть: "Отлично, Скарлетт!"
Потери доблестной бригады, в сравнении с уроном, нанесенным противнику, были незначительны. Состояла она из английского, ирландского и шотландского полков; слава вечному союзу Англии, Ирландии и Шотландии!
Но час роковой ошибки был близок. Легкая кавалерия наблюдала за подвигами тяжелой. Командуй нашей кавалерией Аксбридж, Коттон или Ле Маршан, немногие из вражеской колонны, получившей только что столь сокрушительный удар от Тяжелой бригады, присоединились бы к товарищам. Легкую кавалерию вовремя ввели бы в дело, и балаклавская вылазка обошлась бы врагу гораздо дороже.
Доблестным шести сотням не пришлось долго ждать. Все они были настороже. Наконец, самый лихой из всадников, капитан Нолан, галопом примчался от лорда Раглана с письменным приказом командиру кавалерии, лорду Лукану: "Лорд Раглан желает, чтобы кавалерия, быстро двинувшись, преследовала неприятеля и старалась воспрепятствовать ему увезти наши орудия. Конная артиллерия может вам содействовать; французская кавалерия на вашем левом фланге. Немедленно. Р.Эйри."
Даже несведущему в военном деле сразу станет ясно, что речь идет о наших пушках (брошенных турками), которые командующий намеревался отбить у врага; это можно было сделать малой кровью - дивизия генерала Каткарта была совсем близко. То был не первый приказ, адресованный командующему кавалерией. Предыдущий гласил:
"Кавалерии выдвинуться вперед и воспользоваться малейшей возможностью для захвата высот. Действовать при поддержке пехоты, которой приказано наступать на двух фронтах".
Что за высоты? Да те самые, где стоят наши беспомощные пушки! Должно быть, командующий очень удивился, узнав, что его приказы не выполняются, хотя прошло уже тридцать пять драгоценных минут. С высокого холма он видел, что враг намеревается победно увезти семь наших пушек, оттого-то и добавил "немедленно". Как свидетельствуют историки, командующий кавалерией вышел из себя при разговоре с доблестным Ноланом (он вообще, кстати говоря, был раздражительный человек):
"Атаковать? Куда атаковать? Какие пушки?"
"Лорд Раглан, - отвечал тот, - приказывает кавалерии атаковать немедленно". Здесь Нолан, вспыльчивый уроженец Зеленого Острова, не в силах более терпеть раздраженного тона Лукана, добавил: "Вот ваш противник, милорд, а вот ваши пушки!"
Приказ был истолкован неправильно - и доблестные шесть сотен помчались в долину смерти! Бедный капитан Нолан погиб первым, но память о нем и прочих героях будет жить в веках.
Таким образом, я оказался свидетелем одного из величайших подвигов военной истории. Для грядущих поколений он красноречивей всяких слов. Исполняй приказ во что бы то ни стало. Не думай о смерти. Двум смертям не бывать, а за трусость придется расплачиваться всю жизнь. Враг увидал, что наша кавалерия выкована из металла. После Альмы они называли нас красными дьяволами; тогда их хорошенько намылили, а нынче, усилиями объединенной бригады, славно побрили. Что же до легкой бригады, то численность ее из-за болезней и необходимости отряжать верховых ординарцев для множества генералов едва ли превышала численность полка индийской пехоты.
Наблюдатели на холмах не скрывали восторга, когда увидали приближение Легкой бригады: сперва она шла рысью, затем сорвалась в галоп. Их доблестный предводитель, граф Кардиган, воскликнул: "Вот скачет последний из Кардиганов! [1]" Какой-то офицер проговорил:
"Бога ради, что они задумали? Неужто атаку на всю русскую армию? Это безумие!"
Но всадники всего лишь выполняли приказ. Вихрем промчавшись по долине, доблестный отряд приблизился вплотную к врагу. Сердца наблюдателей на холме, казалось, выскочат из груди.
"Они погибли!" - вырвалось сразу у нескольких зрителей.
Справа, слева и в лоб наступающим палили вражеские пушки. Пехота также открыла частый огонь, но они по-прежнему наступали. Поле вскоре покрылось убитыми и ранеными. Было невыносимо наблюдать это ужасное зрелище, не в силах помочь своим. Перо мое бессильно описать всеобщее волнение. По щекам многих из тех, кто штурмовал Альминские высоты, текли слезы. Видеть, как соотечественники на полном скаку влетают прямо в пасть смерти - что может быть ужасней!
Поле боя было усеяно трупами людей и лошадей. Наконец, атакующие скрылись в дыму. То и дело до нас доносилось далекое "ура", и в клубах дыма сверкали сабли, когда всадники ворвались на одну из ужасных батарей, что смела своим огнем их товарищей.
Какой-то офицер любезно одолжил мне на время свой бинокль. Поле боя являло собой ужасное зрелище с вопиющими сценами вражеского мародерства. Искалеченные раненые пытались уползти из-под перекрестного огня, но немногим удалось избежать удара кровожадной казачьей пики.

[1] На самом деле командующий Легкой бригадой Джеймс Томас лорд Бруденелл, седьмой граф Кардиган, сказал: "Вот скачет последний из Бруденеллов".

...Мы видели, как противник строится, готовясь отсечь отступавших. Сейчас или никогда! С раскатистым "ура" наши солдаты прорубали себе дорогу сквозь вражеские ряды; но, к вящему нашему ужасу, эти звери стали поливать картечью и своих, и чужих, превращая их в кровавую кашу. Пушки на флангах также дали залп.
Остается только удивляться, как удалось уцелеть хоть кому-то из нашего доблестного отряда. Каждую группу прорвавшихся встречали приветственными возгласами. Наши храбрые союзники, французы, наблюдали подвиг легкой бригады, и, пытаясь спасти остатки столь бесстрашного отряда, бросили на врага африканских егерей. То была поистине сумасшедшая атака: егеря видели атаку легкой бригады и стремились повторить ее подвиг. Рыцарское поведение наших союзников всегда будет вспоминаться с благодарностью; они потеряли 10 человек убитыми и 28 ранеными.
Кавалерийские атаки всегда отчаянны. Как правило, они заканчиваются быстро, но надолго оставляют кровавый след, особенно в случае успеха. За всю кампанию то было единственное сражение, в котором участвовала наша кавалерия; при Альме несколько эскадронов присутствовали на поле боя, но так и не приняли в нем участия. Под Инкерманом часть кавалерии вступила бы в дело, если бы врагу удалось прорвать строй пехоты. Что касается осады, всадникам отводилась роль наблюдателей.
Наши доблестные союзники немало восхищались поведением нашей кавалерии, и легкой, и тяжелой. Генерал Боске сказал, что атака тяжелой кавалерии была грандиозна, а легкой - великолепна, "но это не война".
Нет ни малейшего сомнения в том, что легкой бригадой пожертвовали по ошибке. Нет смысла перекладывать вину на плечи бедного капитана Нолана; останься он в живых, кавалерия отбила бы пушки или попыталась бы это сделать. Атаковать приказал лорд Лукан, и никто иной. Это случилось вследствие, мягко говоря, неверного истолкования приказа. Но я уверен, что Англия надолго сохранит память о храбрых шести сотнях.
Если бы битва продолжалась, в дело вступили бы первая и четвертая дивизии: они находились на поле боя, но в сражении участия не приняли.
Если бы горстка моих людей была вооружена, мы спустились бы вниз по склону и стали бы на левом фланге "тонкой красной линии" - 93 шотландского полка.
Вскоре после кровопролитной атаки легкой бригады мы как можно быстрей продолжили путь в Балаклаву. По прибытии обнаружилось, что склады закрыты, и помощник генерал-квартирмейстера велел нам, насколько это возможно, содействовать уборке раненых.
Я отправился назад. Кавалерия все еще стояла в строю. От легкой бригады осталась лишь жалкая горстка. Вот это храбрецы! Несмотря на потери, бесстрашия в них не убавилось. Какое-то время мы стояли на месте, и я имел невыразимое удовольствие пожать руки многим членам доблестного отряда. Вне сомнений, они выглядели победителями, когда подавали мне руку в знак дружбы!
"Вишневый" сержант , хорошо меня знавший, тепло пожал мне руку, заметив: "Эх, старина фузилер, я же говорил неделю назад, что вскоре у нас будет о чем поговорить". "Но разве здесь не было ошибки?" - спросил я. "Теперь уж все равно - мы сделали свое дело. Когда-нибудь все выяснится".
Мои люди отнесли нескольких всадников Тяжелой кавалерии с поля боя в госпиталь, затем я получил бесценный груз одеял, и мы потащились по грязи обратно в лагерь; нам было о чем поговорить по дороге домой.
Наши доблестные союзники, французы, с трудом сдерживали ликование. Едва завидев нас, они восклицали: 'Bon Anglais, bon Anglais!', и так, пока мы не добрались до лагеря.
Волнующие и пугающие события быстро сменяли друг друга: не успела победоносная кавалерия убрать сабли в ножны после стычки с врагом, как 10 000 обезумевших от пьянства и религиозного фанатизма русских при поддержке тридцати орудий предприняли вылазку в наш лагерь. Впоследствии это дело называли "Маленьким Инкерманом" - настолько жестокой была борьба.
В полдень 26 октября мощные вражеские колонны вышли из города и атаковали правый фланг редута "Виктория"; завязалось серьезное сражение. Вторая дивизия под командованием сэра Лейси Эванса приняла первый удар; досталось и части легкой дивизии. Враг был настолько уверен в победе, что захватил с собой лопаты для рытья траншей, но его опять постигло разочарование. Мы были не готовы к встрече с русскими, но быстро взяли себя в руки и преградили им путь штыками, так что после жестокой борьбы они оставили поле битвы.
Вылазка в наш лагерь обошлась им дорого - в тысячу убитых и раненых. Они отступили намного быстрей, чем наступали, преследуемые огнем нашей тяжелой артиллерии, что сметала их дюжинами и пробивала бреши в их колоннах. Наша артиллерия в этом деле перебила множество врагов, пехота поливала их ряды дождем пуль Минье, а напоследок они отведали залп огромных ланкастерских орудий.
Генерал Боске любезно предложил нам помощь, на что наш командир отвечал: "Благодарю, но противник уже разбит и счастлив оставить поле боя мне".
Атака 26-го была ни больше, ни меньше как пробой сил, подготовкой к памятной инкерманской битве, но стоила русским очень дорого, хоть и мы потеряли немало людей. На этом поле брани враг явил свой звериный лик, заколов всех наших раненых, которых вынуждены были оставить наши пикеты, временно отступая на небольшое расстояние. Сопротивление, оказанное пикетами 30-го, 55-го и 95-го полков на нашем левом фланге было очень ожесточенным - они отходили, цепляясь за каждый камень, за каждую ветку на своем пути.
На следующее утро наш командир, подняв сигнал о перемирии, напомнил русскому командующему, что он воюет с христианами и потребовал уважения к раненым в соответствии с принципами гуманизма и законами цивилизованных стран. Этот протест, впрочем, не положил конец их жестокости. Несколько дней спустя, под Инкерманом, русские убили практически всех раненых, имевших несчастье попасть им в руки.
Пока пикеты отчаянно сопротивлялись, королевские фузилеры и часть королевских уэльсцев, 33-го герцогского полка и 2го батальона ружейной бригады как можно скорей продвигалась к пятиорудийной батарее, чтобы усилить тамошние пикеты, а часть наших была направлена на склоны Белого ущелья.
Едва заняв позицию, мы увидали, что какой-то русский движется к Севастополю, неся на штыке мундир одного из фузилеров, который в момент атаки рубил лес в ущелье и, не имея возможности защититься, бежал.
Один из ружейников тут же бросился вперед, крича, что мундир не должен попасть в город. Когда он приблизился, русский обернулся и прицелился в него из ружья. Джон Буль мгновенно сделал то же самое. По воле случая, ни одно из ружей не было заряжено. Противники сблизились вплотную для кулачного боя; британец, сознавая превосходство русского, сбил его с ног и вскочил сверху. Но русский и в этой позиции оказался сильней и вскоре подмял ружейника под себя. Мы следили за поединком, не решаясь стрелять. Капрал ружейников бросился на помощь товарищу. Русский между тем вытащил короткий кинжал, пырнул им англичанина и занес было руку для второго удара, но был застрелен капралом.
Исход поединка был встречен ликующими возгласами с холма, но молодой офицер из наших приказал взять обоих героев под стражу и доставить к командующему. Тот, впрочем, быстро разобрался, в чем дело, и, выказывая недовольство поступком офицера, подарил доблестному ружейнику пять фунтов - за храбрость и за то, что не позволил русским завладеть таким трофеем. Капрал был тут же произведен в сержанты за хладнокровие, проявленное при спасении товарища. И таким отчаянным поступкам не было числа, поскольку противник проявлял стойкий интерес к чужому имуществу.
Ряды наши быстро редели из-за болезней и тяжелых условий жизни; одежда приходила в негодность; еды не хватало, зато работы было в избытке. Мы трудились круглые сутки, но никто не роптал. Подкрепления по-прежнему запаздывали, хотя к русским на днях прибыло значительное пополнение.
День за днем проходили в рутинной окопной работе. Солдаты трудились как проклятые, без единого стона. С утра до позднего вечера, голодные, промокшие, они месили траншейную грязь, после, еле волоча ноги, возвращались в лагерь, где полночи проводили в карауле, а с рассветом снова возвращались в окопы, под вражеские пули. Вот письмо, написанное в лагере под Севастополем, 27 октября 1854 г.
Дорогие родные,
Задолго до того, как это письмо попадет к вам в руки, вы узнаете о полном провале нашей бомбардировки; нам, пожалуй, пришлось хуже всех. Французские орудия почти все разбиты, но союзники держатся мужественно. Зато мы дважды разгромили врага на поле боя.
25 октября русские атаковали наши позиции под Балаклавой. Наша кавалерия ударила в ответ - и что это было за зрелище, особенно атака тяжелой бригады! Уму непостижимо, с каким жаром они набросились на врага; первыми, с необычайным мужеством, атаковали шотландцы и иннискиллингцы (это ирландский полк). Они промчались сквозь русский строй, как сквозь сборище старых баб, - на редкость впечатляющая картина. Ходят слухи, что легкая кавалерия разбита наголову, особенно 11-й гусарский и 17-й уланский полки. В лагере шепчутся, будто кто-то серьезно ошибся, приказывая Легкой бригаде атаковать; но истина, рано или поздно, будет открыта. Взбучка, заданная врагу тяжелой кавалерией, надолго им запомнится. Я в сражении не участвовал - просто шел в Балаклаву на работы. Полное описание битвы наверняка появится в газетах, но вам, думаю, гораздо интереснее будет узнать о вчерашней стычке - уж не знаю, как ее назовут. Длилась она около полутора часов, но была на редкость жаркой.
Честь задать противнику трепку выпала Второй и Легкой дивизии; думаю, русские нескоро отойдут от последствий. На нашу долю почти ничего не перепало: частью задействованные 30-й, 41-й, 49-й и 95-й полки дрались как надо. Мы оказывали им поддержку. Наша артиллерия косила русских сотнями, и вскоре поле было завалено убитыми и ранеными. Помощь подоспевших гвардейцев почти не понадобилась - не больше, во всяком случае, чем под Балаклавой.
Мы гнали русских до самого города. Кое-кто из офицеров думал даже, что мы войдем в Севастополь вслед за ними; но доблестный наш командир хорошо знал свое дело (я имею в виду сэра де Лейси Эванса, командовавшего боем).
Простите за каракули - спешу на ночное дежурство в окопы. Дождь льет как из ведра, так что проблем с водой у нас, похоже, не будет; но я голоден как волк. Не волнуйтесь обо мне; я, слава Богу, жив-здоров и справляюсь с самой тяжелой работой. Покуда мы в силах задавать русским перцу при каждой встрече, на родине должны не ворчать, а, покуривая трубку у камина, говорить: "Мы снова им всыпали!"
К работе мы приноровились. Здесь холодает, так что чем скорей мы возьмем город, тем лучше. Он порядочно укреплен и с виду почти неприступен, но рано или поздно все равно падет. Враг прочно засел за каменными стенами, но едва дело дойдет до штурма, клянусь, мы будем драться не хуже, чем наши предки под командой Нельсона и Веллингтона. Кстати говоря, обслуга наших тяжелых орудий - матросы - стойкие и веселые парни.
Закончу письмо после дежурства.
29 октября
Итак, я снова в лагере. Сутки выдались тяжелые: почти все время лил дождь. Ночь напролет противник осыпал нас снарядами, и нам приходилось уклоняться от "свистунов", как прозвали их солдаты . Почти всю ночь, полуживые, мы простояли по колено в воде под холодным пронизывающим ветром, что срывал с нас одежду (к этому времени порядком поизношенную, дырявую и непригодную к починке). Это в десять раз хуже, чем любая драка.
Еды сверх положенного нет ни унции, и, в общем и целом, будущее наше мрачно. Но люди, хоть и валятся с ног от непосильной работы, духом все-таки не падают. Нельзя ступить ни шагу, не увязнув по щиколотку в грязи. Палатки, в которых мы спим, сплошь дырявые, лежать приходится в грязи или же вычерпывать ее руками. Каждый день мы вымокаем до нитки под дождем - такова цена чести и славы! Однажды нам дадут за это медали - тем, разумеется, кого минуют вражеский снаряд и эпидемия.
Писать буду так часто, как только смогу; а, если свидеться в этом мире нам не суждено, надеюсь на встречу в ином, куда более совершенном. Дорогая матушка, сейчас, когда я почти каждый день сталкиваюсь лицом к лицу со смертью, я вспоминаю о своих мальчишеских выходках и надеюсь, ты меня простишь; если Бог милует, и я выберусь отсюда живым, я стану тебе лучшей опорой и утешением в старости. Прощай, добрая моя, лучшая на свете матушка. Нужно заканчивать. Не падайте духом.
Ваш любящий сын Т.Гоуинг, сержант Королевских фузилеров.

Перевод и комментарии the_mockturtle

 О разделе

Севастополь от древнейших времен до наших дней. Исторические факты известные и нет, личности и события - всё, что осталось в памяти благодарных потомков.

 Наш опрос
Как вы оцениваете изменения в благоустройстве и градостроительсве Севастополя за последние 5 лет?





Отдано 88 голосов
Реклама у нас
Информация о проекте
© 1997-2024, Sevastopol.ws. Любая перепечатка без ссылки на сайт и коммерческое
использование материалов сайта без разрешения авторов запрещены.
Дизайн: MadWasp
Кодинг: Basil
Executed in 0.092 sec, 50 queries